Советия - Страница 77

Подчеркну еще раз, что я имею в виду не такую «реформацию», когда пытаются соединить несоединимое — коммунизм с религией и национализмом. Я имею в виду переосмысление коммунизма в техницистском духе — назовем это технокоммунизм. В каком-то смысле это должно стать возвращением к истокам, к тем юношам конца 19-го века, начитавшимся научно-фантастических романов, но только с учетом их трагических ошибок.

Мы могли бы создать идеологию, которая, с одной стороны, обеспечивает историческую преемственность со всем тем хорошим, что существовало в советском прошлым (и тем самым привлекли бы на свою сторону опыт прошлых поколений), а, с другой стороны, в гораздо большей степени, чем нынешняя китайская идеология, соответствует реалиям начала двадцать первого века, реалиям открытого, информационного, постиндустриального общества. Между тем наша интеллигенция встала в позу: ей, видите ли, не нравятся слова «коммунизм» и «советский». В области идеологии она предпочитает распространять либо полный нигилизм, либо средневековую религиозную идеологию, не имеющую никакого отношения к реалиям современного мира. Реформа коммунистической идеологии целиком отдана на откуп русским националистам и сталинистам. И нам потом придется жить по той идеологии, которую они сочинят, потому что народ, в конце концов, раньше или позже, все равно неизбежно проголосует за коммунизм. И если у него не будет выбора между различными вариантами коммунизма, он проголосует за тот вариант, который ему предложат националисты. Таким образом, своим пещерным антикоммунизмом, своим нежеланием создавать «просвещенный» коммунизм, интеллигенция может в очередной раз погубить страну.

У нас есть уникальный исторический шанс спасти страну, шанс, который возможно никогда уже не повториться.

Реформа должна сохранить в идеологии то, что действительно важно, что является для советской цивилизации определяющим и основным: приверженность научному мировоззрению и идеалам гуманизма, эгалитарного общества, и технического прогресса. Это принципиальные положения, не подлежащие ревизии, и я думаю, что относительно этих принципов никаких возражений не будет у большинства советских людей, включая даже советских антикоммунистов (им может не понравится слово «эгалитарный», но следует помнить, что здесь я имею в виду обеспечение равенства возможностей, а не уравниловку). Вся остальная часть идеологии должна быть гибкой, способной к эволюции и приспособлению к конкретным историческим условиям.

Но прежде чем рассматривать конкретные особенности новой, реформированной идеологии, необходимо сперва ответить на один принципиальный вопрос: сколько свободы общество может позволить индивидууму?

Легко понять, почему этот вопрос так важен при определении контуров идеологической реформы. Если посмотреть на происшедшую катастрофу с точки зрения «человека с улицы», то можно увидеть, что одной из причин, по которой он так относительно легко согласился с разрушением Советского Союза, было недовольство тем, что его заставляли «шагать строем», «быть как все», не давали достаточно возможности развернуться его инициативе. Иными словами, ограничивали его свободу. Можно сказать, что Советский Союз к концу своего существования давал своим гражданам меньше свободы, чем возможно можно было бы им позволить без ущерба для государства (и даже может быть с пользой для него). С другой стороны, совершенно очевидно, что та степень свободы, которую обрели отдельные граждане в ходе Перестройки, оказалась столь высокой, что привела к полному разрушению страны. Можно сказать, что начало гибели СССР положил недостаток свободы, а окончательно его погубил ее избыток. Ясно, что для нормального развития страны уровень свободы в ней должен точно соответствовать возможностям страны. Поэтому прежде чем пытаться понять какой должен быть уровень свободы в будущей стране советского народа, нам следует разобраться в таких абстрактных на первый взгляд вопросах как «что значит, что общество может позволить себе свободу» (выражение, которое я часто употребляю на страницах этой книги), и каким образом зависят друг от друга свобода, технический прогресс и социальные ограничения на поведение людей (такие как мораль, право, общественное мнение и т. д.).

7.4. Что значит «общество может позволить себе такой-то уровень свободы»?

Существует и довольно широко распространена «ультралиберальная» точка зрения, что чем больше свободы в обществе, тем быстрее в нем движется прогресс. Если встать на такую точку зрения, фраза «общество не может позволить себе свободы» покажется абсолютно бессмысленной. С такой точки зрения общество наоборот не может позволить себе несвободу, ибо в несвободе прогресс останавливается и общество чахнет. Однако, как и все крайние точки зрения, она очевидно неверна. Ясно, что если одним махом отменить в обществе все законы и моральные нормы, то в нем выживут лишь энергичные мускулистые ребята с большими дубинами, а не задумчивые изобретатели новой техники. Ясно, что существует какой-то предел свободы, за которым начинается хаос и разрушение общества, после которого прогресс уже невозможен. Но где проходит этот предел?

Рассмотрим воображаемый пример. Для простоты представим себе очень примитивное общество, скажем, какое-нибудь первобытное племя, живущее на острове в океане. Представим себе также, что единственной пищей островитян является некое растение, обладающее следующими свойствами: его плоды особенно вкусны на ранней стадии созревания, но если их все оборвать и съесть до того, как в них созреют семена, то на следующий год растение вообще не даст всходов и все племя погибнет от голода. Легко понять, что в таком племени должны существовать очень серьезные запреты («табу») на срывание этих плодов до определенного дня в году, поскольку от этого зависит физическое выживание племени. Можно даже представить, что шаманы этого племени, обобщив печальный опыт вымерших племен с соседних островов, подвели под этот запрет «теологическую базу», сказав, что «духи предков запрещают срывать плоды раньше времени». Можно также представить себе, что вождь племени, не очень полагаясь на веру своих сородичей в духов предков, подкрепил религиозный запрет вполне светским законом о смертной казни для нарушающих «табу», ибо от выполнения этого табу зависит жизнь всего племени. Ну а для эффективного проведения этого закона в жизнь он ввел институт доносительства, так что «стучащие» на тех, кто срывает плоды раньше времени, получают определенные льготы. Единственные два человека, которым на острове (в порядке исключения) разрешено срывать ранние плоды — это сам вождь и верховный шаман племени (путем долгих и трагических проб и ошибок было установлено, что два едока еще не могут нарушить нормальный цикл воспроизводства этого растения, но при большем числе едоков гибель всего племени от неурожая на следующий год гарантирована). Итак, мы видим классическую ситуацию крайне несвободного общества, где верхи притесняют низы с очевидной пользой для себя, используя все средства, с помощью которого общество может оказывать давление на индивидуума, начиная с моральных, религиозных, этических запретов, традиций и обычаев, психологического давления группы, и кончая юридическими нормами. Жить в таком несвободном обществе крайне неприятно. Можно представить себе, что в нем наверняка есть свои «диссиденты», которые обличают корыстный интерес вождя и верховного шамана в создавшемся положении дел, и уверяют сородичей, что единственная причина, по которой введено это табу — это для того, чтобы создать привилегии верхушке племени. Но подобная правда этих «диссидентов» — это всего лишь пол-правды, поскольку у введения табу была еще и другая, вполне объективная причина. И если неразумные сородичи послушаются призывов «диссидентов», восстанут и станут срывать плоды раньше времени, то на следующий год все племя вымрет. Это пример общества, которое объективно не может позволить себе быть свободным — у него нет для этого достаточных ресурсов. Выражение «не может себе позволить» означает, что если оно введет определенные свободы, не сообразуясь с объективными обстоятельствами и доступными ресурсами, то такое общество ж